Свет Апокалипсиса

Автор: священник Антоний Лакирев

Многие идеи и представления, образ жизни и поведение людей в современном мире и в древности окрашены ощущением непрочности, временности и нашего существования, и самого мира. Мы прекрасно понимаем, что вечная неизменность, «стабильность» бывает только в пропаганде, а в реальной жизни неподвижно и неизменно только мёртвое. Это интуитивное ощущение хрупкости нашего существования с самой глубокой древности преломляется в человеческом сознании в мысль о том, что когда-нибудь этот мир станет иным. В большинстве случаев, конечно, это представление о том, что мир рухнет. Он кончится, и наступит некоторая неизвестность – или, может быть, вообще ничего не наступит. Свт. Василий Великий в гомилиях на Шестоднев писал, что вечность и неизменность присущи Богу. Это у Бога нет начала и конца, это Он вечен и неизменен. А тварь по определению не такая, как Бог. И поскольку, говорит свт. Василий, у тварного мира было начало, и, следовательно, он развивается, значит, у него будет и конец, и иначе быть не может. Иначе быть не может не потому, что это кто-то коварно задумал, не потому, что Бог на небе думает, как бы нас ловчее со свету извести, чтобы отдохнуть от нас, а потому, что не может не иметь конца то, что имело начало.

Ощущение бренности существования не только каждого из нас, но и всего тварного мира может быть и движущей силой молитвы, и причиной антирелигиозного протеста, и источником давящего страха. На этой почве все время возникают какие-то движения, представители которых сосредоточены на ожидании того, что должно произойти нечто экстраординарное − конец мира, когда люди погибнут вместе со всей тварью, или «конец истории», когда человечество достигнет стационарного состояния своего развития, или еще какие-то радикальные перемены. Для современного мира влияние апокалиптики весьма велико; трудно даже сказать, отвечает ли она на определенный объективно существующий «вопрос» человека, или формирует этот вопрос через всю культурную историю.

Чаще всего, читая любую апокалиптическую литературу, Откровение Иоанна Богослова в том числе, мы задаем вопросы «когда?» и «за что?». Кроме того, современный читатель непременно пытается определить в тексте указание на то, что ожидает лично его. Когда всадники Апокалипсиса поскачут в мир, когда звезды падут на землю и откроются печати, что будет со мной? Но все это совсем не те вопросы, которые имеет смысл задавать, потому что не на них отвечает Бог в Откровении Иоанна. Во-первых, Он, похоже, вообще не предполагает «уведомить» нас о наступлении конца света: «Это будет как молния от края неба до края неба; увидите», говорит Господь. А во-вторых, «Вот Он идет... и будет судиться со всякой плотью относительно всего, что грешники и нечестивые сделали и совершили против Него» − так отвечает на вопрос «за что?» автор книги Еноха, одного из самых значительных произведений апокалиптической литературы предновозаветной эпохи<1>. Подобный ответ неприятен, но ясен. В более современном контексте у людей также возникает вопрос о том, имеет ли смысл человеческая история и каково ее содержание; но жизнь так коротка, что она лишь немного касается хода истории − или, напротив, история слегка касается нас. «Одна участь всем»<2>, как говорит Экклезиаст, и перспектива смерти намного серьезнее прогнозов на недалекое (а тем более далекое) будущее.

А вот есть ли смысл в той части истории, в которой нам дано участвовать? Если человеческая жизнь − нечто краткое, но вплетенное в многовековую историю мироздания, − есть ли у нее смысл и что это значит пред Богом? Можно ли вообще задавать вопрос о том, что происходит между миром и Богом в масштабах человеческой жизни? И в центре христианской апокалиптики – вопрос именно об этом. Именно это действительно имеет практическое значение.

Мне кажется очень важным различать два варианта представлений о конце времен: в одном случае преобладает страх, а в другом – остается еще место для надежды. Строго говоря, у нас нет возможности приписать тот или иной взгляд библейской или внебиблейской культуре, это было бы чрезмерным упрощением. Люди, которые вообще дают себе труд задумываться о смысле, «о грехе, о правде и о суде», особенно в переломные эпохи истории, часто чувствуют, что мир катится в пропасть, что так жить нельзя. Так было жить нельзя вчера, тысячу и десять тысяч лет назад. В любые времена знакомо человеку это ощущение того, что все в мире идет наперекосяк, рушится. «Не та пошла молодежь», как говаривали еще шумеры... Вся жизнь просачивается как песок между пальцами; очень многие культуры так или иначе знали это переживание грядущей катастрофы. Силы хаоса, которые мы скорее назвали бы вторым законом термодинамики, бесконтрольные, слепые и могущественные, разрывают ткань этого мира изнутри, и мы время от времени становимся свидетелями чудовищных катастроф, которые воспринимаются нами как предвестники конца мира. Больше того, и в древности, как и сейчас, многие понимали или хотя бы чувствовали, что человеческий грех имеет к этому крушению мира самое прямое отношение; сам факт, что природные катастрофы – землетрясения, цунами и прочие извержения вулканов – рождают у нас вопрос «за что нам это сделали?», означает, что мы догадываемся об ответе на него.

Как справедливо замечает апостол Павел<3>, Бог дает людям относительно ясное понимание того, что хорошо и что плохо. Поэтому древние трепетали при мысли, что мир дошел до крайней степени развращенности – это у них еще телевидения не было, поэтому их степень развращенности казалась им крайней, − и что боги непременно должны разгневаться и небеса упасть на землю... Зевс будет кидаться молниями, а чудовище Тиамат все слопает... Чудовища, олицетворяющие собою хаос, весьма часто встречаются в космогонических мифах разных народов, и весьма часто миф космогонический является еще и мифом апокалиптическим, повествующим о гибели порочного мира в объятиях хаоса.

В двойной перспективе неумолимо приближающегося личного «конца света», смерти и разрушения мироздания, которое поглотит все плоды человеческой жизни, строятся и индивидуальная, и социальная жизнь человека. Конечно, для современных социально-политических теорий систем характерно скорее игнорирование эсхатологической перспективы бытия: к примеру, марксизм, как и либерализм в духе Фукуямы, делают вид, что эсхатологии не существует, а все дело в достижении окончательной формы человеческого общества. Впрочем, социальная практика древнего Рима уделяла эсхатологии не больше внимания... Тем не менее, сделать вид, что не существует смерти, не удавалось пока никому. Поэтому во все времена люди испытывают ужас от мысли о разрушении мира и собственной смерти, которые кажутся нам несправедливыми, неправильными. Мы не готовы на это согласиться. Даже если это естественно, даже если это разрушение неизбежно и обусловлено нравственными законами мироздания и оправданно при той конструкции мира, которая есть, – все равно человек не в состоянии поверить в то, что это хорошо − в библейском смысле этого слова. Взирая на крах мироздания, всей глубиной своего существа зная, что этот крах неизбежен и закономерен, мы все же не можем сказать «хорошо весьма» − и поэтому так трудно нам слушать, когда Бог говорит эти слова.

В библейской апокалиптике на первый взгляд так же мало оптимизма, как и в любой другой. Там тоже есть множество всяческих ужасов, леденящих душу слов о том, что «солнце превратится во тьму и луна в кровь, прежде, нежели наступит День Господень, великий и страшный», полно пугающих образов вылезающих из бездны зверей. При всем том есть и изумительная, как кажется, ни на чем не основанная надежда, которую первыми высказывают пророки. В конечном итоге библейская эсхатология – представление о цели истории и о том, что будет дальше, выстраивается именно на этой надежде, на представлении о том, что будет не просто крушение мира, а его обновление, преображение.

Основной нерв библейской апокалиптики в том, что это будет день, когда мы наконец-то станем свободными; день, когда все то, что держит нас в рабстве, что превращает жизнь в какое-то жалкое прозябание, все это рухнет, исчезнет. Именно об этом освобождении говорится в евхаристическом каноне свт. Василия Великого: «дал Себя в выкуп смерти, державшей нас, проданных греху»... Во времена Господа Иисуса это чаяние свободы сконцентрировалось в напряженном ожидании того, что сейчас Мессия придет и наконец-то изгонит этих ужасных римлян, – и тогда в царстве Мессии мы будем свободны и наконец-то сможем жить по правде. Все – от зилотов до фарисеев – стремились приблизить этот день именно ради долгожданной свободы. И это была свобода для правды, для жизни по вере и по закону Бога.

Конец времен для Библии – это не прекращение бытия мира и гибель человечества, а момент, когда наконец-то мы узрим Бога<4>. Когда Библия говорит о том, что на сидящих во тьме и сени смертной свет воссияет<5> в день Господень, великий и страшный, имеется в виду, что весь мир сейчас отгорожен от Бога и Его света, но в День Посещения этот свет засияет и мы сможем жить по-настоящему. Для бытовой, повседневной апокалиптики характерно ощущение, что сегодня – настоящая жизнь, а что будет «там», потом – это еще большой вопрос. Для Библии скорее наоборот: то, что происходит с нами сегодня – это какая-то гнусная и жестокая пародия на замысел Божий. Но наступит, обязательно наступит день, когда явится настоящее. Вот выбор, который стоит перед каждым из нас. Что мы думаем о вечности? Будет ли она лишь жалкой бледной тенью сегодняшней жизни? Если то, что сейчас происходит, что мы видим в себе и вокруг себя – если это жизнь, то какова же смерть? Библейская перспектива ровно обратна: если это – смерть, то какова же жизнь! Как прекрасно будет то, что наступит, если даже в нашей сегодняшней несовершенной жизни мы не забыты у Бога.

Библейская апокалиптическая культура знает, что весь мир изменится; конечно же, тварь не останется прежней, когда наступит День тот и земля полной мерой даст плод свой<6>. Для библейской апокалиптики будущая жизнь, когда явится Бог, будет несопоставимо ярче и прекраснее нынешней, и новый мир, обновленнный и освобожденный от всех язв человеческого греха, будет несравненно прекраснее того, что мы знаем сегодня. Мы немного найдем в Библии слов о красоте мира; библейские авторы чаще обращают внимание читателей на то, что этот прекрасный мир − лишь бледная тень той дивной красоты, которую уготовал ему Бог и которая ждет нас впереди, после катастрофических мук рождения правды.

То, как мы видим соотношение нынешнего и грядущего мира, определяет, смотрим ли мы в лицо Богу с ужасом и думаем, как бы оттянуть тот день, когда Он все-таки придет, или в какую бы пещеру закопаться на этот момент, либо, как Исайя Вавилонский, с надеждой говорим: «О, если бы Ты расторг небеса и сошел!»<7>. Но возникает и вопрос: нельзя ли попасть туда, в обновленный и прекрасный мир, не переживая страдания и мук преображения?

Эти два полярных взгляда, назовем их небиблейским и библейским, плохо совместимы друг с другом. Однако наступает момент, когда сам Бог счел нужным вмешаться в человеческие размышления о конце света, о том, что с нами происходит и куда мы идем. Об этом и говорит Откровение Иоанна Богослова, великая, очень нужная и важная, бесподобно прекрасная книга Библии.

Когда Иоанн называет эту книгу апокалипсисом, он ставит ее в совершенно определенный жанровый контекст, потому что апокалиптическая литература, от страшилок до призывов к партизанской войне, имеет совершенно определенные черты, всегда пользуется определенной терминологией и образами. Характерно, что этот литературный язык не так и уникален для библейской апокалиптики – она пользуется почти теми же грандиозными образами, что и другие, например вавилонские, произведения на эту тему. Но Иоанн использует эти жанровые особенности, чтобы передать абсолютно уникальное Откровение − специфичное именно для христианской веры и христианской апокалиптики.

В начале Откровение, да и потом несколько раз, Иоанн рисует словами то, что происходит на небе, что он видит и что ему открывается. Он стоит на берегу моря, и ангел Господень приоткрывает перед ним небесную реальность –так об этом пишет сам Иоанн. При ближайшем рассмотрении оказывается, что описания неба у Иоанна носят подчеркнуто литургический характер. Для нас принципиально важно увидеть, почувствовать эту литургичность, потому что Откровение − не столько о конце времен, сколько о достижении полноты времен, о том, как мир достигает поставленной Богом цели.

Откровение, которое Бог дал Иоанну и которое Он повелел ему донести до христиан, − не просто пророчество, подобное ветхозаветным или новозаветным пророчествам, ответам Бога на те или иные вопрошания людей. «Я был в духе в день Господень»<8>, говорит Иоанн, объясняя читателю происхождение своего Откровения. То был «день после субботы», первый день недели, − в Синодальном переводе вполне определенно говорится о дне воскресном. Во времена Иоанна для христиан это был преимущественно день совершения Евхаристии − и одновременно день, когда христиане ожидали Второго пришествия. «Был в духе в день Господень» − значит, речь идет о даре Духа Святого, который был дан Иоанну именно в этом таинстве. То видение судеб мира, которому посвящена основная часть Откровения, стало для Иоанна возможным именно через Евхаристию, именно в ней он увидел Присутствие Иисуса в мире. А уже это Присутствие, реальное, осязаемое, определяет для него и смысл всего того, что происходит в мире. Не будем забывать также еще один важный аспект: если ветхозаветное пророчество в «классическом» варианте является плодом уникальных личных отношений Бога и конкретного человека, окрашивающих и содержание, и форму даруемого пророчества, то «быть в духе в день Господень» для читателей Иоанна, хотя бы теоретически, нормальное явление для живущего в Церкви.

Конечно, сегодня для нас равно редки и необычны и уникальные дары пророков, и «пребывание в духе в День Господень», − но в апостольские времена это было весьма распространено. Собственно, именно пророки, судя по посланиям Игнатия Богоносца и другим документам эпохи, и возглавляют обыкновенно таинство Евхаристии на рубеже 1-2 вв. Церковные историки заключают на этом основании, что пророки более или менее всегда были во всех или почти всех христианских общинах. А это означает, что Иоанн говорит о богооткровенном видении судеб мира, которое, хотя бы теоретически, было доступно для очень и очень многих. Все равно, как если бы в наше время некто сказал: «Я прочитал в обыкновенном синодальном издании Слова следующее...», − и все мы, кто хотя бы немного знает грамоте, могли бы открыть это Слово и прочесть. Так и читатели Откровения сами не редко бывают в духе в День Господень. И нам сегодня принципиально важно знать, что Евхаристия, которую мы совершаем, − та же самая Евхаристия, в которой Иоанн получил свое Откровение.

Далее, Иоанн описывает служение, которое совершается перед престолом Небесного Царя<9>. Ангелы и святые, души умерших, убиенных за имя Божие, дивные существа, подобные льву, тельцу, орлу и человеку, виденные Исайей и Иезекиилем, старцы по числу колен народа Божьего (впрочем, не 12, как в ветхом Израиле, но вдвое больше), воздают славу, и честь, и Евхаристию<10> Сидящему на престоле и Агнцу. Славу, честь и благодарение, как выглядит эта фраза в современных переводах, но в оригинале (и, следовательно, для читателей Иоанна) нет различия между словами «благодарение» и «Евхаристия». Следовательно, то, что происходит на Небе, − то же самое, что происходит в Церкви. В сущности, именно это свидетельство Иоанна лежит в основе представления о земной Литургии как отражении во времени вечной небесной Литургии, представления, которое так ясно формулирует Дионисий Ареопагит и следующие ему мыслители.

«И каждое из четырех животных имело по шести крыл вокруг, а внутри они исполнены очей; и ни днем, ни ночью не имеют покоя, взывая: Свят, Свят, Свят Господь Бог Вседержитель, Который был, есть и грядет» <11>− вот славословие, которые выражает эту «славу, честь и благодарение». Нет нужды напоминать, что всякая Евхаристия в той или иной форме содержит эти слова или хотя бы ссылку на них. Это и есть «эпинѝкия», победная песнь; в нашей Литургии − «победную песнь поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще: Свят, Свят, Свят...». Чтобы воспеть песнь победы, нужно увидеть эту победу − очами сердца, как Иоанн, или глазами веры, как участники Литургии. Таким образом, содержание Откровения, то, что «апокалѝпто», обнаруживается − не столько крушение мироздания, а победа Бога. То есть, главная тема Откровения − это обнаружение уже свершившейся победы в мире, который о ней еще не знает.

И в центре всего − Агнец. Это Он достоин открыть верным книгу судеб Божиих, потому что Он был заклан и Кровью Своей искупил всех<12>, это Ему принадлежат духи, посылаемые от Бога во всю землю<13>. Он был мертв и вот − жив, и Его Телу и Крови причащаются все, участвующие в Евхаристии. Печати, снятие которых описывает далее Иоанн, − это печати, которые снимает с книги Агнец, открывая людям Себя; вестники, скачущие на конях, несут весть об Агнце и Его победе; чаши, которые изливаются на землю и определяют гибель поврежденного мира и его исцеление от зла, − образ чаши Крови Агнца.

Доксологические формулы Откровения, конечно, определяющим образом повлияли на то, как славит Бога Церковь, но и сами они вплетены в библейскую традицию славословий, в значительной степени являясь цитатами из более ранних текстов. Это касается и победной песни «Свят, Свят, Свят», и многих других выражений, знакомых нам по христианской гимнографии. Возможно, даже характерное именование Бога Тем, Который был и есть и грядет, представляет собой попытку передать по-гречески смысл имени «YHWH», священного Тетраграмматона. В видении Иоанна «небо отверсто»<14>, и славословия объединяют всех, живущих на земле и умерших, всех, кто на земле и под землею<15>.

Даже души умерших за имя Божье из-под престола Агнца вопиют к Богу! Для Иоанна и его читателей это было чрезвычайно важно: Иоанн пишет, по-видимому, уже при Траяне, когда начались серьезные гонения, по крайней мере, были жуткое, хотя краткое и локальное, гонение при Нероне, и масштабные и систематические гонения при Домициане. Знаменитый ответ Траяна на вопросы Плиния Младшего стал в эти годы законодательной базой для последующих гонений. Для Иоанна и его читателей души убиенных за имя Божие – совсем не абстрактные люди, − нет, это их друзья, которых они знали, с кем они молились каждый день, чья кровь пролилась на их глазах на аренах цирков. Души убиенных за имя Божие – это очень реальные люди, которые пропали, погибли. Они не дожили до конца света, они не дожили до обещанного блаженства. И где они, куда они делись? В Шеол, преисподнюю, где «в смерти нет памятования о тебе»<16>, где нет ни награды, ни наказания<17>?

И вот, Иоанн говорит о том, что все в руке Божьей, перед Ним в этой всеобъемлющей вечной литургии пребывают все; вся тварь: ангелы, люди, животные, умершие, – все. Оказывается, что никто не пропал! И это очень важно для нас. Во-первых, Откровение Иоанна дает таким образом нам, читателям удивительную надежду, что и происходящее с нами тоже не скрыто от Бога, и от нас Он тоже не устранился. Во-вторых, он переносит центр тяжести с далекого момента, который будет когда-то, на «сейчас», на «сегодня». Желающих назначить конец света на определенное время всегда было достаточно; то одна, то другая дата гипнотизирует человечество, все время находится кто-то, назначающий конец света на какой-то срок, и все оказывается пустым... А Иоанн уходит из этой плоскости в другую: в литургию, которая происходит на небе! В ней принимает участие все мироздание, в том числе и умершие, которые у Бога оказываются живыми, и их правда не перестала быть правдой!

Вот еще важная вещь: дело не в том, что души вопиют об отмщении, про отмщение Бог говорит, что оно принадлежит Ему: «Мне отмщение и Аз воздам»<18>. А в том дело, что правда, которой жили убиенные за имя Божие, не перестала быть сама собой, не превратилась в нечто, в чем не отличишь добро от зла, жизнь от смерти, истину от лжи, − она не перестала быть правдой.

Иоанн описывает небо с помощью известных его читателю, вероятно, наизусть цитат из текстов, которые они каждый День Господень, каждое воскресенье поют, совершая Евхаристию! «Достоин только Ты взять эту книгу и снять с нее печати!» «Ты Агнец закланный, который был мертв и вот – жив!» Эти гимны – песнопения, которые каждый знал. Именно эти гимны, или может быть, примерно такие же, в воскресную ночь, тихо, чтобы не услышала римская полиция, воспевали где-то в катакомбах... Эта сияющая небесная литургия знакома читателям Иоанна, но они ее знают покрытую полумраком, в свете одной лампадки или одного факела. Они знают, что эта реальность присутствует здесь, но еще не в полном сиянии. Вместо размышлений о том, упадут горы или нет, вместо размышлений о том, когда, наконец, все народы покорятся вере Израиля, Иоанн переводит всю христианскую апокалиптику в иную плоскость. Этот конец света, сияющий в небесах, мы знаем, но знаем как маленький огонек лампадки. Здесь, в нашей сегодняшней реальности.

Зачем он вообще стал писать? Вероятно, к нему все время посылали с берега, из Малой Азии гонцов за духовной помощью. Епископы говорили своим молодым сотрудникам: сходи к Иоанну, спроси, что нам делать, потому что мы уже вообще ничего не понимаем, что происходит: сплошные гонения, всех арестовывают, все гибнут.. Что такое, почему Бог нас оставил? Может, мы что-нибудь делаем не так? И вот, один за другим они плывут на этот остров, пробираются через полицейские кордоны, может быть, подкупают стражу, приходят и говорят: епископ послал нас спросить тебя... Вспомним, как Иоанн Креститель посылал учеников к Иисусу спросить: Ты ли тот, или ждать нам иного? Иоанн в этот момент сидел в тюрьме и видел, что все рушится: Иисуса никто особенно не принимает, а сам Иоанн вот-вот погибнет... Ты ли тот, или ждать нам Иного?

И вот, вероятно, в ответ на просьбы и недоуменные вопрошания учеников Иоанн Богослов пишет эту книгу и посылает нарочного, чтобы он обошел по дороге из Эфеса семь городов Малой Азии и отнес им этот текст. Он пишет о том, что происходящее имеет смысл, но смотреть на это надо в иной перспективе. Не в той, в какой смотрят они; его адресаты, большей частью христиане из язычников, полагали, что если горы еще не рухнули, а их убивают, значит что-то идет не так. Нет, пишет Иоанн, Царство пришло; оно явилось, оно не заставило себя ждать. Вся полнота присутствия Бога есть в Церкви, есть в этих микроскопически малых христианских общинах. Когда в начале он пишет о 24 старцах, которые сидят вокруг престола и поют: «Честь и слава и премудрость и сила Богу нашему», − он говорит о том, что Бог уже пришел. Уже наступил конец времен. Еще в межзаветную эпоху иудеи ожидали, что когда наступит конец времен, ничего не кончится. Это в сказках все кончается свадьбой, а в жизни с нее все только начинается. Так и иудейская апокалиптика – с концом света все только начинается, потому что придет Мессия и народы мира обратятся к свету Божьему, наступит воскресение мертвых, и вот тогда мы, свободные, заживем в вечности!

Иоанн пишет своим ученикам шокирующую вещь: грядущее уже наступило. Вы и не заметили, как вечность уже пришла. Он говорит о том, что то, что они видят вокруг себя, − в первую очередь гонения и, шире, всю катастрофическую реальность мира, − это признак того, что и в самом деле конец пришел и в самом деле апокалипсис (а в переводе с греческого это, собственно, явление, снятие покровов, откровение того, что прежде было сокрыто от человеческого взора) произошел. Вы знаете его в вашей жизни!

И поэтому у Иоанна возникает важный полюс в его повествовании, антипод Царства Христа. Это царство человеческое, царство кесаря, империя, вся эта слепая и тупая сила зла, которая окружает нас и принуждает человечество поклоняться силе. Это апокалиптический зверь 13-й главы, которому поклоняются живущие на земле и который ведет их на погибель. Для Иоанна в центре внимания не хаос в природе, энтропийные процессы, хотя он понимает, что когда горы потрясаются и моря выходят из берегов, эти энтропийные процессы несут людям неисчислимые страдания. Иоанн связывает крушение стихий мира с печатями книги Агнца, с всадниками − вестниками Его правды, с приходом в мир сияния Его святости: явление Царства в мир вызывает взрыв, подобный аннигиляции вещества с антивеществом, хотя и не вполне аналогичный ему. Противоборство света и тьмы неизбежно: «Что общего у света с тьмою?» − писал Павел коринфянам<19>...

Люди-то всегда думают о триумфе Бога, о победе Мессии, о том, что финал сотворенного мира будет счастливым. И «будет в те дни, возьмутся десять человек из всех разноязычных народов, возьмутся за полу Иудея и будут говорить: мы пойдем с тобою, ибо мы слышали, что с вами Бог»<20>. Но Иоанн говорит о том, что Бог пришел раньше того дня, когда можно праздновать триумф. Есть в молитве освящения воды в чине крещения такие слова: «Из-за того, что сердце Твое милостиво, не вынес Ты, Владыка, зрелища тирании диавола над родом человеческим, но пришел и спас нас». Как через Осию Бог говорит: «Повернулось во Мне сердце Мое, возгорелась вся жалость Моя!» (Ос 11:8)... Не в день, когда свет победил тьму, Он пришел, наоборот, день Его прихода стал днем победы. Он пришел не в непреодолимой силе воинства небесного, а в образе раба, – но Он победил, Агнец закланный, который был мертв и вот − жив. Агнец заклан не тогда, когда мироздание окончило свои дни; но в Его воскресении мир достиг своего эсхатона, предназначения и полноты. И это, похоже, то новое, что добавляет Откровение к остальным книгам Нового Завета. Иисус мало говорит об этом в Евангелии; эта тема возникает только в последний момент, когда ученики показывают Иисуса все «архитектурные излишества» храма Ирода, а Он вдруг говорит: «не останется здесь камня на камне», и незачем на все это смотреть.

Царство кесаря у Иоанна не просто реальность, которая скрывается за зверями, драконами с рогами и хвостами и прочим ужасом, вылезающим из моря и из бездны. Скорее всего, у всех этих символов есть определенный смысл, который прочитывался на рубеже первого-второго веков, это был своего рода эзопов язык, способ говорить о политических реальностях, узнаваемых его читателями. Так или иначе, смысл Откровения не в том, чтобы дать исчерпывающую классификацию нечисти и объяснить ее роль в мироздании, тем более что последнее и так ясно. Иоанн говорит, что существует, как и предупреждал Иисус, реальная возможность для людей не захотеть Царства, и реальные силы в людях, в истории и сегодняшней жизни, которые хотят собою Царство Бога подменить, которые хотят царствовать вместо Христа. И компромисс, а тем более симфония невозможны; существующие земные установления, в первую очередь империя, всегда оказываются враждебными Богу. Всегда. Как говорил Экклезиаст, когда властвует человек над человеком – во зло ему<21>.

В последующие столетия христиане далеко не всегда разделяли это отношение к земной империи, отдавать «кесарю − кесарево» нередко становилось для них религиозным императивом. Но для Иоанна, как и для Синедриона и Пилата, в словах Христа «отдавайте кесарю кесарево, а Божие Богу», слышался не призыв разделить светскую и религиозную сферы, а нескрываемый сарказм в отношении кесаря. В самом деле, что может принадлежать кесарю, если он сам сотворен Богом?

Иоанн, чьи предки и сам он на протяжении столетий видели множество кесарей – от Рамсеса до Ирода, от Навуходоносора до Тиберия, отлично знал, что все, что происходит не от Бога, все попытки людей властвовать друг над другом, над миром,– это все действие дракона. Римская империя тех времен ставила себе в большую заслугу то, что она обеспечивает стабильность, безопасность. На границах, правда, все время шли войны, но в глубине территории можно было хвастаться своими успехами в сфере безопасности и порядка. В итальянской глуши под оливами или в веселом Коринфе и впрямь могло казаться, что все хорошо. Однако ни видимость порядка, ни даже влияние римского права и римской организации, в самом деле благотворное, не дают оснований для самообожествления империи. Как бы усердно императоры ни прикидывались благодетелями народов, на самом деле они не могли и никогда не могут дать того единственного, что вообще делает жизнь жизнью, – вечного измерения, присутствия Царства.

Для читателей Иоанна, возможно, важнее всего было сообщение Иоанна о том, что в сей день мы являемся свидетелями схватки между Царством, которое уже пришло, и этим страшным зверем человеческой гордыни, властолюбия и жестокости. Эту схватку Иоанн изображает несколько раз подряд разными средствами (главы 6-8, 8-9, 15−16), создавая многомерное повествование. Вот он говорит о том, что когда в мир приходит Царство, когда приходит Иисус и между учениками возникает Его Царство, одна за другой открываются новые вещи, снимаются печати с прежде закрытой книги. Бедствия приходят в мир, наступает день гнева, и вот, в результате Иоанн видит дотоле незримое «множество людей... стоящих перед престолом и пред Агнцем»<22>. А потом Иоанн вместо семи печатей, которые Агнец снимает с книги, изображает семь Ангелов с трубами, которые трубят − и вновь являются бедствия, но даже те, кто пережили их, не раскаялись в делах рук своих<23>. Смысл этих образов сходный: происходит столкновение реальности Царства Божьего с миром. И это столкновение приводит в действие слепые силы зла, которые пытаются уничтожить дело Божье. То, что происходит, – это вовсе не какие-то случайные казусы, допущенные Богом по недосмотру или по безразличию к судьбам людей, а это прямое следствие того, что мы впустили – или не впустили – Бога в свою жизнь. Бога, который пришел не в конце времен, а сейчас. Иисуса, который пришел сейчас.

Это важная особенность христианской апокалиптики: Царство Божье когда-нибудь наступит, и это прекрасно, но мы живем не в том будущем, а сейчас. И для нас не менее важно, что оно пришло в нашу сегодняшнюю жизнь. Оно присутствует среди нас и является действующей силой в нашей жизни, в наших сердцах. Эта сила, конечно, вызывает сопротивление и в нас самих, и вокруг нас. Не потому, что мы такие апокалиптического масштаба громадные колоссы, против которых ополчается дракон из бездны. Нет, конечно, но мы оказались рядом с Царством, и мы не можем избежать всего того, что происходит между Агнцем и драконом, не предавая Агнца. Поэтому Иоанн пишет о том, что вы, «дорогие детки», выбрали Агнца и идете за Ним. А Агнец попадает в этом мире в чудовищную передрягу, потому что империя товарищей кесарей ополчается на Него и пытается Его уничтожить. Куда вы денетесь? Если вы остаетесь с Ним, значит вы разделите Его судьбу. Это, в сущности, ровно то, что говорит о Кресте Павел; и ровно об этом говорит Иисус : «Кто хочет идти за Мной, отвергнись себя и возьми крест свой ежедневный и иди за Мной»<24>.

Смысл человеческой истории для Иоанна получается сам собой: Бог и никогда не оставлял этого мира, а уж с тех пор, как Он пришел сюда «самолично», конечно же, эта история становится борьбой за жизнь. И в этом, собственно говоря, смысл каждого человеческого дня, каждого года и каждого столетия. Поэтому, читая Откровение, любая эпоха без исключения находит в нем что-то свое, что-то, говорящее именно о ней. В нагромождении символов, разобраться в которых так трудно и которые именно своей непонятностью так пугают людей, каждая эпоха находит указания на саму себя. Это, конечно, поразительное свойство символики Откровения – но может быть, впрочем, сама эта символика определяет, оформляет наше восприятие.

Чаще всего люди читают Откровение с тем, чтобы узнать прогноз на ближайшее будущее, а это рассказ о том, что происходит всегда, каждый год и каждый день. Ничего неожиданного в этом нет; то, о чем пишет Откровение, это «нормальная» реакция дракона на приход Бога. Но Иоанн смотрит с другой стороны, он говорит: «посмотрите, на Чей приход они так реагируют!» И если в ваше время вы видите что-то из описанного, значит и в ваше время этот приход Бога имеет место, значит и ваши дни − тоже День Посещения! Если силы зла и хаоса ополчаются против верных и против человечества вообще, если они стремятся прельстить и погубить кого только можно, значит, Кто пришел к нам, Кого они чуют перед собой? Вот, Господа Иисуса, Агнца закланного, который посреди нас!

Именно Его присутствие определяет то, о чем говорят заключительные главы: «Се, творю все новое». Новое небо и новая земля, все новое, и Бог побеждает, потому что невозможно Его убить – Он уже умер и воскрес, а тех, кто гибнет за имя Его, Он воскрешает и они опять живы, как те два свидетеля в 11-й главе, которых убили, но в них «снова вошел дух жизни, и ужасались смотревшие на это». В катастрофах, преследующих человека в его жизни, в истории и в личной биографии, проявляется то, что свет Царства прикоснулся к нам, и если мы приняли его, как приняли его мученики, умершие за имя Христово, то конечно, мы разделим этот путь Креста, но мы уже победили, потому что Бог уже победил. Когда Иоанн описывает новый Иерусалим, он ссылается на знакомое ему с детства описание из 41-й главы Книги пророка Иезекииля, где ангел дает Иезекиилю линейку и рулетку, и тот измеряет новый храм, записывает результаты... и Иезекииль видит реку жизни, текущую из-под престола. И Иоанн приводит подобные описания – кроме одного: Храма нет. «Храма же я не видел в нем, ибо Господь Бог Вседержитель - храм его, и Агнец»<25>. И от престола Бога течет река, чистая, как кристалл. И это не когда-нибудь потом, если драконы − сейчас, то ведь и Царство – сейчас. А драконы... стоит, например, только включить телевизор, и через 5 минут мы убедимся, что драконы в наличии; но это значит, что можно взирать на Агнца, потому что Он присутствует среди нас. Может быть, потому нам так и страшно, что мы часто распределяем время наоборот.

Конечно, это присутствие Агнца − огромная радость, огромная надежда для нас, и именно потому говорящее об этом Откровение такая сияющая книга. Иоанн заканчивает его словами: «Ей, гряду скоро! Аминь. Ей, гряди, Господи Иисусе!» , и слово «скоро», греческое «тахи» означает не «завтра, завтра, не сегодня...»; оно означает «быстро, со всей возможной быстротой». Эту фразу можно было бы передать как «Да, Я тороплюсь прийти! Аминь. Да, прииди, Господи Иисусе!»<26> Иоанн пишет в Откровении не о том, в чем выражается присутствие Царства в нашей жизни. Он написал об этом в Евангелии и Посланиях, и косвенно речь об этом идет в посланиях к семи церквам в начале Книги Откровения; он свидетельствует, что когда в общине любящих друг друга людей происходит таинство Тела и Крови Агнца, это значит, что долгожданное грядущее Царство присутствует среди нас − здесь и сейчас.

Примечания:

<1> Енох 1:1.
<2> Еккл 9:2-3.
<3> Рим 1:19 слл.
<4> Иов 19:26-27.
<5> Ис 9:2.
<6> Ис 30:23, Зах 8:11-13.
<7> Ис 64:1.
<8> Откр 1:10.
<9> Откр 4−5.
<10> Откр 4:9.
<11> Откр 4:8.
<12> Откр 5:9-10.
<13> Откр 5:6.
<14> Ср. Ин 1:51.
<15> Откр 5:13.
<16> Пс 6:6.
<17> Еккл 9:5слл.
<18> Втор 32:35.
<19> 2 Кор 6:15.
<20> Зах 8:23.
<21> Еккл 8:9.
<22> Откр 7:9.
<23> Откр 9:20.
<24> Мк 8:34.
<25> Откр 21:22.
<26> Откр 22:20.

Ранее опубликовано: альманах "Христианос"